между Третьяковской и Октябрьской, далее - везде.

когда кружится голова мир воспринимается совсем по-другому - мигрень дарит светам избыточную яркость, звукам - глубину. колеса поезда грохочут по тоннелю между левым и правым ухом, рвут перепонки и мембрану. литой шар боли, набирающийся сил, нетерпеливо перекатывается в лобных долях. голос дикторши буравит его временную тюрьму. пересохшие губы покрываются сеткой микротрещин, веки норовят с металлическим лязгом схлопнуться. мне повезло - как и у многих ВСД-шников у меня в организме присутствуют миниатюрный автопилот и система навигации, позволяющие почти в любом состоянии (главное, чтобы ноги передвигались и глаза могли хоть немного открыться) добраться до дома или до ближайшего "безопасного" места, где есть крепкий чай и несколько "колес" Седалгина.
писк домофона взрывает череп изнутри. шар, казавшийся монолитной конструкцией, обосновавшейся в лобных долях, взрывается миллиардами ртутных шариков боли, искрами вылетающих из глаз под ноги, на каменные ступеньки, на безразлично-зеленые ряды почтовых ящиков. ноги упрямо несут дальше. проткнуть выпученный глаз кнопки лифта. пальцами перебрать кнопки на панели: седьмая снизу - моя. искореженное эхо шагов носится по лестничным пролетам и под сводом черепной коробки. связка ключей, скважина, свет..
крепкий чай. сладкий до тошнотворности. и то, что обычно остается после: легкая тяжесть в затылке, нечеловечья усталость. сон.

(no subject)

а с 14-го этажа арбатских высоток открываются воистину незабываемые виды.

тупим

без пятнадцати час плюс полтора часа это пятнадцать минут третьего, да?